Прадед
Источник истории
Долгое время не знал, стоит ли такое вообще кому-нибудь рассказывать. Многие мне не поверили бы. Или сочли бы идиотом. Но когда мне прадед всё рассказывал, я плакал, я боялся, я испытывал чувство, близкое к предынфарктному состоянию. Я ему свято верил. Но верили бы мне, если бы я пожелал кому-нибудь такое рассказать – это другое дело. И рассказывал свою историю мне он, одной ногой будучи уже в могиле. Лёжа в постели, вдыхая последние в своей жизни порции кислорода.
Звали его Аркадием, ну, прадедушку моего. Я-то его знал хорошо. И… ну как сказать, было в нём что-то, чему я не мог дать объяснения. Красивые, но сломанные часы – он был без блеска в глазах. Тяжёлая судьба, скажете вы? Хуже. Ад.
А прадед рассказывал про 1933 год. Про то, как летом деликатесом были полевые мыши и черви, а кусок хлеба – вообще роскошью. Как обыденным делом становилось крысятничество, утайки и предательства. Это было тяжёлое время и физически, и психологически. Сначала, думалось, помрут с голоду. А нет - выжили. Но в мозгах что-то уже навсегда заклинило. Я знал, что причина дедушкиных терзаний где-то среди тех воспоминаний, но давить на него я не смел. Зато любопытство из меня так и выпирало. И дедуля это понимал.
Вот что он рассказывал.
В марте 1933 к ним в село вихрем залетел слух, что в 15 километрах от старого склада в овраге построен и тщательно замаскирован небольшой шалаш. И в нём находилось, судя по этому слуху, спасение с большой и золотой буквы. Зерно, картошка, морковь, орехи, фасоль, яблоки и прочие продукты, которые могли спасти от страшного голода. Одна проблема - погода. Всё, должно быть, после зимы, уже испортилось. Если вообще было. А идти натощак непонятно зачем никому не хотелось. А Аркадий пошёл. Жену дома оставил. А ему ничего не оставалось. Двое сыновей, Семён и Ростислав, то есть, получается, дедушки мои, уже едва дышали. Сложно им было. Это они ещё совсем детьми были. И пока Аркадия не было дома, а не было его четыре дня, Ростислава мать похоронить успела. Прямо на следующий день после ухода мужа. Не выдержал малыш. А Сёмке говорить про смерть братика не стали. Мама врала, что Ростика гулять отпустила. Надолго. Кто ещё адекватный был, то помогли похоронить.
Вообще хоронили в то время не всех. Бывало, семьи умирали, и знакомых не оставалось, чтобы похоронить. И если раньше от страшного смрада спасало только то, что стояла зима, то теперь дело принимало скверный оборот. Живых с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Дома отпугивали мрачным присутствием смерти. Свечи в домах горели ещё по два дня, а все уже знали, что там, на нетопленных печках, вся семья слегла. И вонище противное скоро просочится и пойдёт гулять по обонятельным рецепторам живых.
…А тут и Аркаша ушёл, и сына не стало. Прабабка моя и обезумела совсем. А, к слову, в селе не знали, куда муж её делся. Думали, он тоже помер. А тут оп – возвращается. Серый весь, еле на ногах стоит, шатается. Не человек – тень. А в руках по два мешка. Все, кто ещё ходить мог в селе, в тот вечер плакали от счастья. Аркадий добросовестно разделил на 47 человек крупу. Казалось со стороны, что у людей праздник. Каждый получил по внушительной горсти. А потом прадедушка узнал, прямо на улице, что сына, Ростика, похоронили. И как подкошенный упал на землю.
- Что значит… похоронили?
Жена сумбурно и до боли печальным тоном объяснила, что на следующий день после его ухода сыночка на тот свет проводила.
- Да как же, - полными ужаса глазами смотрел на односельчан и жену, - он ить за мной шёл всю дорогу. Мешки вон помогал тащить, а перед самой дорогой на село сказал, что он другой дорожкой пойдёт. Я ж… я ж ведь не знал…
И он зарыдал. Громко, надрывно.
Вот в этом моменте рассказа, я помню, тоже тихонько всплакнул. Но прадед на меня не смотрел, он смотрел куда-то в стену. И бесстрастно воспроизводил воспоминания.
А сельчане, конечно, не шибко стремились верить Аркаше. Мёртвым ходить не принято. Хотя одно настораживало – мешки он один и правда дотащить не мог. Не Геракл.
Благодаря крупе свободно прожили полторы недели. Ели все понемногу. Старались не жадничать. Да и боялись помереть, живот часто еду переставал воспринимать как таковую, а переевши, люди страдали ещё больше. А потом и совсем того. Дед Аркадий терпел. Ел мало, но всё же ел - жил. А тут Семён начал жаловаться, что Ростик ему спать не даёт. Ходит по комнате ночью, сопит громко. А говорить – не разговаривает. Сёма рассказал маме и папе. И очень удивился, когда у папы волосы дыбом стали. Он начал смеяться и говорить, что папина голова – веник. Смеялся, стоя около папы. А Аркадий в это время смотрел чуть выше плеча сынишки. В угол. На мрачный, до потери пульса знакомый силуэт. Маленькие молочные зубки, выглядывающие из-под бледных губ. Чуть нахмуренный лоб и… закрытые глаза. И что самое ужасное – он видел, как под этими бледными веками быстро-быстро двигались зрачки. А потом Семён перестал смеяться, резко сорвался с места, и побежал из дому. Куда побежал, он так и не понял. Аркадий стоял, и как завороженный смотрел на сына, которого по определению быть не могло там. Этот нонсенс впивался настолько больно ему в мозг, что темнело в глазах. Внушал страх, первобытный и необузданный, так, что в теле ничего, кроме этого самого страха не оставалось. Полное оцепенение, невозможность работы клеток мозга и словно выход души из тела – потому что оно больше не слушалось. Прадед всё на своей шкуре испытал. И из состояния одеревенения его вывел дикий крик. Когда он моргнул и вновь посмотрел в угол, там была только пустота. Стык двух стен, слой пыли на полу и… два следа в пыли от ступней. Одно единственное доказательство того, что видение было реальным. Лучше бы следов не было. Лучше бы и сына не было. Если умер, пусть уйдёт. А он не уходил. А когда дед выбежал на улицу – на крик, то перед ним такая картина открылась, что он готов был выть от ужаса. Прямо на дороге, в центре, не двигаясь, лежал его Сёма, вокруг толпа людей о чём-то возмущённо переругивалась, а мать, страшно выпучив глаза, стояла над телом сына. Стояла, как палач. А в руках палку металлическую держала. Семён умер мгновенно, удар пришёлся в височную область и просто раздробил мягкую ткань.
Это был тот момент, когда слёзы во второй раз покатились по моим щекам. Я их наспех вытер, отметив при этом, что все руки у меня – как гусиная кожа. Это был кошмарный рассказ. Мне было всё интересней и интересней, но в то же время, что-то подсказывало мне, что дальнейшие слова прадеда меня ещё больше шокируют.
И я был чертовски прав в своём предчувствии.
Второго сына он похоронил, своими собственными руками. Даже слово «истерика» не передаёт полного букета эмоций, которые пережил Аркадий. Похоронил рядом с могилкой Ростислава. И сидел потом весь вечер и всю ночь подле этих двух могилок.
- Ростик… что же ты? Это ты был. Наша мамка такого не могла сделать.
Он сидел и повторял эти слова.
А потом услышал слова в ответ.
- Я не люблю Семёна.
Аркадий огляделся по сторонам. Сумрак мешал обозрению, но рядом точно никого не было. Слова прозвучали тихо и словно ниоткуда.
За какие такие грехи он должен был мучиться, прадедушка мой не знал. И не знал, за какие грехи мучился его сын. Мёртвый, но потревоженный. Что было не так, чего хотел Ростик? Ведь даже если он просто не любил младшего брата, он выполнил бы свою миссию в этом мире и успокоился бы. Но он не перестал навещать Аркадия. Он приходил каждую неделю. И дед привык. Потому что, невзирая на то, что Ростислав был мёртвым, он постоянно помогал отцу и матери. Он тихонько сидел и напевал детские песенки. Словно никогда не умирал. Мать тоже видела Ростика. Но отрицала его как сына. Он был чужой. Уже не её сыночек. Что-то мерзкое, жуткое, потустороннее.
Она прямо спрашивала у Ростика, чего он хочет, почему не упокоится с миром, а мальчик пожимал плечами. И так прошли годы. И голод прошёл. Прадед мой с прабабкой в том кошмаре выжили. Их оставалось порядком десятка в селе и за ними пришло спасение. Армейские служащие мимо проезжали. Даже не подозревая, что где-то среди трупных паров ещё держится жизнь. И увидели-таки живых. И забрали всех. Перевезли в город и дали один из пустующих домов на временное жительство. Жизнь налаживалась. Вот только Ростик снова пришёл.
Несмотря на то, что прадедушка уже привык к компании мёртвого сына, он в один пасмурный денёк заметил кое-что очень интересное. Ростислав взрослел. Не так заметно, как взрослеют люди. Но у него менялись пропорции тела, грубели черты лица. Мальчик – подросток – юноша. А потом, спустя ещё пару лет, случилось кое-что совсем противоестественное. Аркадий, придя домой с работы, услышал плач. Детский плач. Он зашёл в комнату и увидел, как его чуть позеленевшая жена держит на руках какую-то кучу грязного тряпья, рядом стоит Ростислав и улыбается. Такой мерзкой улыбки на его лице Аркадий ещё никогда не видел. Он подошёл ближе и увидел в этом грязном белье… младенца. Вполне здорового младенца.
- Что это за ребёнок? – вопрос был к месту. Вопрос предназначался Ростику.
- Это – ваш внук.
- Это не мой внук, сукин ты сын, уходи, уходи наконец.
- Теперь да. Теперь я уйду. Меня тут уже ничего не держит. Воспитайте его, моего Сашку.
В этом месте прадед замолчал и посмотрел на меня. Я в тот момент уже туговато переваривал информацию. Как-то слишком дико всё звучало. А потом до меня дошло. Я… Егор Александрович. Александрович, понимаете?
Я медленно встал со стула. А ног то и не чувствовал. Меня как по голове чем-то тяжёлым шарахнули, да так, что я готов был в обморок свалиться. Я спросил тогда у прадеда, знает ли мой отец о том, что его отец, то бишь мой дед, принёс его невесть откуда, будучи при этом уже мёртвым. И дед мне коротко и утвердительно кивнул.
- Я воспитал его, как внука, как просил Ростислав. Ты можешь мне не верить, но… - с этими словами Аркадий полез рукой куда-то под подушку и вытянул оттуда маленькую, потемневшую от времени фотографию. На ней было четыре человека – Аркадий с женой, мой папа маленький, и ещё один мужчина, черты лица которого были удивительно схожими с теперешними папиными. С обратной стороны год – 1963.
Я плакал в третий раз. Чёрт его знает почему. Я сам до конца не понимаю, что в этой истории реально, а что нет. Но прадедушка рассказывал так убедительно, что я ни на секунду в его словах не усомнился.
А потом в нашу комнату зашёл мой папа. Александр Ростиславович. Улыбался сначала, спрашивал, «почему у меня рожа опухла», а потом я наблюдал, как спешно улыбка с его губ исчезает. Папа смотрел прямо на фотографию у меня в руках.
- То есть, уже знаешь? – Папа смотрел поочерёдно то на меня, то на своего деда.
А я не мог ответить. У меня голос просто пропал. Да и не спал я потом три ночи. Это был шок для меня. Таким, чёрт возьми, не пугают на ночь, и не шутят.
А вскоре Аркадий умер. Похороны прошли в крайне удручающей обстановке. Нет, вы не поняли, не просто как похороны, что-то был не так, как обычно на похоронах. Не было никаких слёз, никаких истерик, только молчание. Даже не шептал никто. А может я уже и оглох к тому времени. Только один факт мне впоследствии не давал покоя. Когда я вновь взглянул на подаренную мне дедушкой фотографию, лиц было пятеро. Кому же принадлежал женский облик, проявившийся спустя годы?
- Подпись автора
По всем вопросам, касаемо работы форума, пишите в тему без регистрации или в чат
не оч интересная
